Как-то случайно один нейрохирург увидел в моих руках толстую монографию, раскрытую на странице со схемами разных моделей работы мозга. Он заглянул в книгу, усмехнулся и поведал мне случай из своей богатой практики. После сложной операции на мозге с удалением опухоли пациент сохранил способность мыслить, разговаривать, ухаживать за собой. Всё это, в глазах хирурга, свидетельствовало о том, что работа человеческого мозга не подчиняется никаким схемам и правилам, а была, есть и навсегда останется загадкой природы. Тогда я спросил врача: „Вернулся ли пациент на прежнее место работы (он работал инженером)?“ — „Что вы! — замахал руками мой собеседник. — Конечно, нет“.
Заблуждение нейрохирурга весьма типично: если после удаления части мозга человек сохраняет основные навыки и способности, то сразу делают вывод о том, что ампутированная часть мыслительного аппарата никакого участия в мышлении не принимала, или, проще говоря, была как бы избыточной, лишней. А если добавить сюда невесть откуда взявшийся и уже давно гуляющий сам по себе якобы научный расчёт, будто человек использует в повседневной жизни только 10% нейронов, то можно прийти к выводу Аристотеля, будто бы мозг — орган исключительно для охлаждения крови.
И всё-таки накопленные на сегодня данные нейрофизиологии однозначно свидетельствуют, что ничего лишнего в нашем мозге нет и он работает строго по схеме. Что же касается наблюдений моего собеседника нейрохирурга, так ведь и часы будут показывать правильное время без минутной и секундной стрелок. Однако они потеряют в точности. Точно так же любое повреждение или удаление части мозга меняет личность человека. И здесь мы залезаем в дебри ещё более запутанного вопроса — а что такое личность?
Я бы сказал, что в идеале личность определяется тем высшим пределом творчества, на который человек способен. Все мы знаем, что у разных людей сам диапазон их творческого максимума и его направленность весьма различны. От „Тихого Дона“ у одного до деревенской пятистенки у другого.
Впервые, что называется, „в чистом виде“, вопрос о влиянии выключения больших масс мозга на психику человека был исследован американскими психиатрами в 1848 году. Тогда при проведении взрывных работ отлетевший лом вошёл дорожному мастеру Финеасу Гейджу в нижнюю челюсть, а вышел в районе лобной кости. Несчастный полностью лишился левой лобной доли мозга, однако не только выжил, но даже сохранил большую часть своего интеллекта. Правда, стал неуживчивым, раздражённо реагировал на замечания, грубил, был капризен и нерешителен, что, однако, не мешало ему строить многочисленные прожекты насчёт собственного будущего. Но с работы ему, разумеется, пришлось уйти, и в течение длительного времени он ездил по стране со своим лечащим врачом и за деньги демонстрировал себя и злополучный лом.
Современный психиатр диагностировал бы у Гейджа лобный синдром. Однако здесь мы уже забегаем вперёд. Начнём от печки — со схемы работы мозга. Вот она перед вами (см. схему).
Сразу бросается в глаза, что здесь есть две дороги: широкая, столбовая и другая — извилистый путь, с переулками и ответвлениями. Подобная топография отражает функциональную значимость структур: широкая „Владимирка“ — это двигательная прямая, а „московские изогнутые улочки“ — мыслительный лабиринт.
Начнём с прямой. Она идёт с сенсорных зон коры (СК), а заканчивается моторной корой (МК), с которой запускается двигательный акт любой степени сложности.
Сенсорная кора, подобно трудолюбивой пчеле, собирает разнообразную информацию со всего рецепторного аппарата — зрительного, слухового, обонятельного, тактильного — и пересылает её в моторную кору. По пути к МК информация проходит через теменной участок коры (ТК).
TK — зто своеобразная примерочная, которая согласует размеры окружающего пространства с размерами нашего тела. Она, как портной, отмеряет, насколько можно вытянуть руку и привстать на цыпочки, чтобы дотянуться до свисающей грозди винограда. Или как придать правой ноге форварда такое положение, чтобы мяч влетел точно в „девятку“. Под действием галлюциногенов на теменную кору окружающее пространство становится вогнутым, как линза очков, руки неестественно вытягиваются до размеров садового съёмника, а голова может раздуваться до таких размеров, что её, кажется, не просунуть в дверь.
В отличие от поэта физиологи говорят: машинообразно. Именно так машинообразно (или рефлекторно) работает этот участок. Именно его, то есть сенсорно-двигательную часть мозга, активизируют гипнотизёры у своих сомнамбул. Работает двигательная кора и у лунатиков (в то время как остальная кора мозга заторможена), причём на редкость слаженно, что позволяет лунатику ходить по перилам и карнизам (а наиболее хозяйственным стирать бельё и рубить дрова). Однако в автономном режиме сенсорно-двигательная часть мозга способна делать только то, чему научилась ранее — при работе всего мозга. Вот почему человека можно запрограммировать сделать против его воли только такой поступок, какой он уже совершал ранее в сознательном состоянии. Иными словами, если человек никогда в жизни не стрелял из револьвера или не резал людей ножом, в киллера-зомби его не превратит никакой колдун. Единственное, на что можно запрограммировать, это использовать пистолет в качестве молотка.
Есть у сенсорно-двигательной коры ещё одно свойство, мещающее превратить человека в робота. Это так называемый эффект монотонии, знакомый каждому с детства по скучным школьным урокам. Взрослое человечество столкнулось вплотную с этой проблемой уже в довольно зрелом возрасте — в начале века, во времена американского теоретика повышения производительности труда Тэйлора и его самого способного ученика Генри Форда. То есть с появлением первых конвейерных линий.
В самом деле, что может быть зануднее конвейера по производству, например, обуви! Увидел каблук — ударил молотком, увидел — ударил, увидел — ударил, увидел — ударил… И так страниц десять мелким текстом. Сможете прочесть до конца? Полагаю, уже на шестой странице вас потянет в сон. Монотонность… Или монотония, как говорят специалисты. На сходном эффекте основан известный приём борьбы с бессонницей — считать до тысячи.
Отчего возникает монотония? Дело в том, что в мозге есть своего рода батарейка подпитки бодрствующего мозга — физиологи называют её ретикулярной формацией. Если по каким-либо причинам „батарейка“ отключается, то мозг либо засыпает, либо впадает в шок. В обычных условиях сенсорно-двигательная система коры связана с „батарейкой“ слабо. Если рефлекторный механизм длительное время работает в однообразном режиме, то есть практически автономно от мыслительного лабиринта (стукать молотком по одному месту много ума не надо), то „батарейка“ ретикулярной формации, подпитывающая мыслительный лабиринт, отключается — а вместе с ней и человек.
С другой стороны, монотонный труд был известен человечеству ещё задолго до изобретения конвейера. Например, труд рабов на галерах. Сейчас трудно судить, насколько достоверно показывают его в исторических фильмах, но одна деталь несомненно сопутствовала этой изнурительной и усыпляющей каторге — ритмичный барабанный бой. Помимо аппарата мышления, существует ещё один „золотой ключик“, который, как ключ зажигания в машине, способен включать ретикулярную формацию. Имя ему — ритм. Так уж устроен наш мозг, что нейроны образуют с ретикулярной формацией множество колебательных контуров, которые при определённых условиях входят в резонанс. Наиболее чувствительна к резонансу как раз двигательная кора мозга, и зто не случайно.
Любое наше движение имеет двухфазный ритмический характер: туда — сюда, туда — сюда… Практически все наши мышцы парные, то есть каждая имеет антагониста: сгибатель — разгибатель. В противном случае мы оглянулись бы на окрик, а потом ходили бы всю оставшуюся жизнь с повёрнутой головой. Даже слабая сенсорная подпитка, если она поступает в синхронном ритме, способна активировать однообразную мышечную деятельность очень долго, практически до полного изнеможения. Впрочем, что здесь объяснять, любой, кто хоть раз был на дискотеке, сам знает, что под хороший ритм можно пропрыгать до утра и чувствовать себя после этого если не свежим как огурчик, то и не сильно утомлённым. Под барабанный бой строилась Великая Китайская стена, катили по болотам огромный валун, который теперь служит постаментом для „Медного всадника“, можно сказать, что вся история человечества делалась под подбадривающий ритм. Даже древнейшие из известных сельхозорудий — палки-копалки доисторического человека — делались так, что при рыхлении ими почвы слышался тоненький звук. Воткнул палку в землю — зазвенело, воткнул ещё раз — снова зазвенело. В итоге человек входил в трудовой ритм под ритмическое мурлыканье своего орудия и мог проработать, не разгибая спины, весь день напролёт. И никто не разводил вокруг этого никаких философствований, не строил научных теорий, а вкалывал в поте лица, чтобы не умереть с голоду.
И только слегка отъевшись, человек передохнул и от излишней сытости начал копаться внутри себя — а с чего вдруг я так надрываюсь? Не ретикулярная ли формация вошла в резонанс с церебральными нейронами в моём мозге?
А теперь, после путешествия по двигательной прямой, вернёмся назад — к началу мыслительного лабиринта. Начинается он также с сенсорной коры, но отсюда информация к размышлению поступает не в теменную кору (как на двигательном участке), а в височную долю мозга — место сбора данных от разных рецепторных зон. Здесь, в височных долях, происходит синтез единого образа.
Допустим, от зрительной коры сюда приходит образ предмета, напоминающего колобок. От слуховой — топот и звук шуршащих листьев. От тактильных рецепторов — уколы десяток булавочек. И вот вам, пожалуйста, — в височной доле синтезируется образ ёжика. Всего образов в височной коре — целая „Ленинка“. Образно говоря, висок — наиболее образованная и знающая часть мозга. Некоторые нейрофизиологи считают, что человек запоминает абсолютно всё, с чем имел дело на протяжении своей жизни. Якобы хранится этот бесценный багаж знаний в височной библиотеке, но лежит там, увы, в основном мёртвым капиталом, ибо извлечь оттуда нужную информацию очень не просто.
Всё или не всё хранится в наших височных библиотеках вечно — это ещё большой вопрос, но что-то там точно оседает, и берут на себя труд извлекать оттуда информацию специальные структуры мозга, напоминающие по топографии московский Кривоколенный переулок: висок — гиппокамп — ретикулярная „батарейка“ — висок. Ключевую роль играет гиппокамп, он окружает нужный памятный след неработающими участками мозга. По сути, гиппокамп пропалывает информационные грядки, оставляя полезную (с его точки зрения) информацию, а побочную выдирает из фокуса внимания как сорняк. Процесс прополки идёт отнюдь не агрономическими методами, а, скорее, электротехническими, по принципу „…а сам обрезал провода“. Гиппокамп не зря замыкается на „батарейку“ — он лишает ненужную информацию энергетической подпитки, и она как бы мумифицируется в височной коре. Уцелевшая информация поступает далее в другие образованиямозга — миндалину и фронтальную кору.
Фронтальная кора (ФК) — это и есть вместилище нашего „я“ (у скромных людей), „Я“ — у самовлюблённых деятелей и „Я Я“ — у сверхамбициозных персон вроде Юлия Цезаря. Давайте посмотрим, как последняя буква алфавита становится в мозге первой.
От рождения ФК чиста как „табула раза“, поэтому для детей характерна не слабость воли, а расплывчатость цели ещё не сформировавшейся личности. Первоначально информация поступает из внешней среды в ФК через височный отдел, но, закрепившись в ФК, памятные следы приобретают способность жить уже своей самостоятельной жизнью. Видите стрелку на схеме — из гипоталамуса в ФК? Гипоталамус — место, где рождаются наши жизненно важные потребности: здесь возникают чувства голода, жажды, комфорта. Вот почему память о том, как человеку было когда-то хорошо, оживлённая, например, голодом, может стать реальной силой, толкающей на любые, порой неблаговидные поступки.
Именно здесь детерминизм материалистов — дескать, материя первична, а идеальное вторично — терпит крах. В большинстве человеческих поступков, даже если беспризорник стащил у буфетчицы пирожок, идеальное первично по отношению к материальному.
Родившийся в ФК образ человек ощущает совсем иначе, чем подобный же памятный след в височном отделе. Он воспринимается как частичка собственной души, стимул, цель жизни. И не остаётся ничего другого — либо искать оригинал вовне (будь то аленький цветочек или земля Санникова), либо, по примеру капитана Грэя из „Алых парусов“, создавать реальную копию своими силами.
Некоторые назовут это навязчивой идеей. Что ж, ничего плохого в таком названии нет, была бы сама идея хорошая. А на уровне мозга происходит следующее: поселившийся в ФК образ, „цель жизни“, просто-напросто глушит, тормозит все поведенческие реакции (ФК по своему устройству — тормозная структура мозга), которые не направлены на реализацию данной цели. Словно этакий кукушонок поселяется в мозге. Вот почему высшая награда для ФК — железная воля её владельца, которая, кстати, может довести его, как лесковского героя с „железной волей“ Гуго Пекторалиса, до настоящего несчастья.
Что роднит сумасшедших и поэтов? И те, и другие прямо фонтанируют фантазиями. Правда, у первых это считают бредом, зато у вторых, по сути то же самое, называют стихами, поэмами, сонетами. Кроме этих двух состояний безудержной фантазии существует третье, знакомое не только пациентам специализированных больниц и творческим личностям. Это состояние, когда перед мысленным взором человека прокручиваются самые невероятные сюжеты, называется сном.
С точки зрения нейрофизиологии все три состояния души объединяет одно общее состояние мозга — торможение ФК или её патологическая недостаточность в результате болезни. Шизофрения — это сны наяву, поэтическое или иное творческое вдохновение — временное помешательство, спящий человек — сумасшедший-на-час.
Впрочем, голая статистика может завести нас далеко. По принципу экономии мышления гораздо проще предположить, что и гений, и сумасшедший обладают повышеной способностью к отключению своей ФК — каждый в своей мере. И эта способность, по-видимому, передаётся по наследству. Вот почему в роду гениев так часто встречаются психически неуравновешенные родственники — просто у последних эта способность зашкаливает за общепринятую норму. В конце концов, такое понятие, как норма реакции, давно и хорошо известно генетикам.
Возможно, такой режим работы ФК не слишком благоприятен для мозга. Некоторые гениальные личности, чьё творчество было почти полностью зациклено на собственную фантазию (например, Гоголь, Врубель), действительно были вынуждены облачиться в смирительную рубаху. Но в то же самое время гении-практики — инженеры, полководцы, администраторы — отличались стопроцентным психическим здоровьем.
Итак, мы закончили краткую ознакомительную экскурсию по лабиринтам мозга. Давайте теперь попробуем представить себе, что мы могли бы услышать во время этой экскурсии, если бы структуры мозга умели бы разговаривать между собой по-русски, а мы бы их слышали.
Гипоталамус: „Ой. чего-то хочется… Кажется, пить“.
Фронтальная кора: „Знаю, где искать“.
Миндалина: „А там не опасно?“
Система „височная кора — гипокамп“: „Ага, вот и вода!“
Сенсорная кора: „Надо взять кружку…“
Теменная кора: „…и дотянуться до родника“.
Моторная кора: „Пожалуйста! Пить подано“.
Довольно простая ситуация из разряда витальных, то есть жизненно необходимых для нашего организма. А сколько антимоний вокруг этого развели уже знакомые нам собеседники! Но ведь кроме голода, жажды, опасности существует ещё несколько десятков мотиваций, толкающих человека на те или иные поступки, из которых складывается наша жизнь. Где живут и о чём спорят мозговые структуры, отвечающие за престиж, лидерство, справедливость, любовь и многое, многое другое?
Всё это тема для особого разговора, а здесь мы поставим точку, запомнив главное — лишнего в нашем мозге нет, берегите его.
Кандидат биологических наук В. В. Александрин, «Химия и жизнь»
